Михайло Потапыч Топтыгин

В мифологических представлениях и ритуале Медведь может выступать как божество (в частности, умирающее и возрождающееся), культурный герой, основатель традиции, предок, родоначальник, тотем, дух-охранитель, дух-целитель, хозяин нижнего мира, священное и (или) жертвенное животное, зооморфный классификатор, элемент астрального кода, воплощение души, даритель, звериный двойник человека, помощник шамана, его зооморфная ипостась и душа, оборотень и т.п. Медведь — один из главных героев животного эпоса, сказок, быличек, песен, загадок, поверий, заговоров и др.

Значение Медведя определяется прежде всего его подобием человеку, толкуемым мифопоэтическим сознанием как указание на общее их происхождение или происхождение друг от друга. Тему подобия или тождества Медведя и человека в разных планах реализует ритуал медвежьей охоты, составляющий ядро культа Медведя. Один из основных этапов ритуала медвежьей охоты (после убийства Медведя) в ряде сибирских традиций состоит в «расстёгивании» и последующем снятии шкуры (или «шубы»), что в известной степени означает первый этап принятия Медведя человеческим коллективом (превращение Медведя в человека, снятие различий между ними), за которым следует второй этап — вкушение медвежьего мяса. Медвежий ритуал («медвежий праздник») достаточно полно сохранился в ряде традиций (обские угры, кеты, нивхи и др.) вплоть до 20 в.; по многочисленным пережиткам он может быть восстановлен и для других традиций. Кроме того, целый ряд свидетельств (изображения Медведя в пещерах Франции, находки большого скопления медвежьих костей в пещерах ФРГ и Швейцарии, собранных в определённом порядке, что имеет аналогии в современных медвежьих ритуалах; петроглифы Скандинавии, Урала, Восточной Сибири) делает несомненными архаичность мифопоэтических представлений о Медведе и связанных с ним культов и исключительную устойчивость взгляда человека на природу Медведя и его сакральное значение.

В пределах Евразии обычно выделяют два типа медвежьих ритуалов (праздников) — западный (обские угры, кеты, эвенки), связанный с охотой на медведя, и дальневосточный (нивхи, айны и другие народы Приамурья, Сахалина; к этому же типу относятся ритуалы, зафиксированные у вьетнамцев), включающий воспитание медведя в человеческой семье. У ряда сибирских народностей и индейцев Северной Америки известны разные типы миметической «медвежьей пляски», совершаемой в связи с предстоящей охотой или при удачном её завершении, во время врачевательного обряда. Иногда такая пляска в медвежьих масках и костюмах, сопровождаемая «медвежьими песнями», является прерогативой членов особых — медвежьих — обществ и приурочивается к главному празднику племени. Частично медвежьи обряды отражены и в народной медицине. У некоторых индейских племён именно Медведь выступает основным и наиболее могущественным патроном «лекарских» корпораций, в необходимых случаях его вызывают с помощью специальных ритуалов. Во многих традициях считалось, что целительная сила Медведя распространяется не только на людей, но и на скот (коров, оленей и др.). Вместе с тем Медведь мог выступать и в роли «коровьего врага» (ср. в русской народной традиции образ Егория — защитника скота от Медведя, и многочисленные заговоры от Медведя в защиту коров). Широкое распространение имело представление, что души наиболее могущественных шаманов обладали способностью оборачиваться Медведем, орлом или лосем. В ряде сибирских и северо-американских традиций произошла институализация особого класса медвежьих шаманов, которые не только отождествляли себя с Медведем, но и во многих случаях «омедвеживали» участников ритуала — заказчиков (напр., одевались сами и облачали заказчиков в медвежьи наряды). Способность к оборотничеству, к превращению в Медведя приписывалась и колдунам (у печорских коми и в ряде других традиций). Медвежьи маски и костюмы со-относятся с обширным кругом ритуалов, связанных с ряженьем человека под Медведя и уже утративших непосредственную связь с охотой (русская обрядовая традиция ряженья Медведем, действа с т. д. гороховым Медведь у поляков и чехов и др.). Имеются также многочисленные данные об участии медведей в обрядах более формального характера, главная функция которых сводилась к репрезентации царского величия. В древневосточных описаниях «звериных» кортежей Медведь играл особую роль наряду с другим «царём зверей» — львом. «Совместность» Медведя и льва характерна для библейской традиции (1 Царств 17, 37; Притч. 28, 15; Иерем. 3, 10).

Медвежья обрядность осмысляется как на уровне мифологических образов и соответствующих сюжетов, так и на уровне мифологизированных быличек о сожительстве женщины, заблудившейся в лесу, с Медведем или о связи медведицы с охотником; отсюда и особая категория полулюдей-полумедведей, упоминаемых в фольклорных текстах и литературных обработках (напр., в рассказе П. Мериме «Локис»). Мифологические представления о таких гибридных существах известны у кетов (в образах Кайгуся и Койотбыля), у эвенков и эвенов, нивхов и других народов. Сведения о «людях-медведях» имеются в древневосточных (в частности, хеттских) текстах. В этом контексте становится мотивированным не только представление о Медведе как некоем духе — хозяине леса, горы, зверей, покровителе охоты, но и связь Медведя с человеческим родом: Медведь — предок людей, их старший родственник, наконец, тотем. Культ Медведя у тех народов, у которых получил развитие фратриальный тотемизм, нередко мотивируется его тотемной функцией. У обских угров Медведь считался некогда предком фратрии Пор, позже культ Медведя стал общеплеменным; у тлингитов род Медведя входил во фратрию волка; род Медведя зафиксирован также у гуронов, ирокезов и ряда других индейских племён. С этим кругом представлений связана трактовка Медведя как родственника в мифе, ритуале.

Тему родства (хозяина леса) отражают табуистические названия Медведя — «отец», «дед», «дедушка», «старик», «дядя», «отчим», «мать», «бабушка», «старуха», «лесовой человек», «зверь», «хозяин (леса, гор)», «владыка», «князь зверей» и т. п. Известны и другие принципы табуирования названий Медведя: рус. «медведь», т. е. «едящий мёд»; нем. Ваг, англ. bеаr, т. е. «бурый»; лат. ursus, др.-инд. rksa) по признаку «всклокоченности », «косматости». Языковой табуированности названий Медведя соответствуют и многочисленные запреты, связанные с поведением человека (особенно охотника) в отношении медведя. Известны случаи «медвежьих» имён людей (валлийский царь бук. в переводе, «сын Медведя.»; индеец племени кроу, имя которого в буквальном переводе означает «много медведей»; фамилии типа Медведев; ср. обратный процесс «гуманизации» Медведь — Миша, Михаиле Иваныч, Михаиле Потапыч, Топтыгин и др.), а так-же божеств и других мифологических персонажей (или, во всяком случае, «медвежьих» эпитетов к ним): «медвежий» — эпитет кельтского Меркурия (при галльск. аrto, «медведь»); др.-греч. имя Кентавра у Гесиода; обозначение Арктура, стража Большой Медведицы в созвездии Волопас. С образом Медведя-первопредка связано и представление о нём как о первом культурном герое. Обские угры связывают с бурым Медведем, а ненцы — с белым Медведем принесение огня или умение пользоваться им. Иногда мотив первопредка более завуалирован. Индейцы квакиутль вели своё происхождение от брака медведицы с первопредком-мужчиной; в мифе илимских эвенков Медведь — один из помощников Ворона — творца вселенной; хотя позже Ворон и наказал Медведя, но не отстранил его полностью, поставив наблюдать за жизнью людей (ср. обычай уподобляться ворону-иноплеменнику в медвежьем обряде, при охоте на мед-ведя у эвенков). Медведь связан и с высшими уровнями мифологической системы или с другими персонажами, обладающими индивидуализированными характеристиками и особыми именами. Медвежьи черты усматриваются в облике таких высших богов, творцов вселенной и прародителей людей, как Нуми-Торум у обских угров и манси, Нум у ненцев (ср. также медвежьи плечи родоначальника огузов Огуз-хана, считавшегося сыном или дочерью Медведя). У многих народов распространено представление, что Медведь прежде был небесным существом, наделённым божественными качествами, но позже спущен небесным богом на землю за ослушание (у хантов), за попытку испугать бога (у бурят), чтобы карать грешников (в ряде традиций считалось, что задранный медведем человек — грешник; когда убитым оказывался медведь, верили, что он прогневил небесного бога, который и покарал его). Нередко бог и сам мог принимать образ Медведя, когда хотел показаться людям на земле (поволжские легенды о Керемете). Такие мотивы, как «Медведь — сын небесного бога» (в частности, связанного с громом), «перемещение Медведя с неба на землю», «Медведь и плодородие», позволяют включить образ Медведя в схему т. н. основного мифа. В этой связи знаменательно отождествление (или, по крайней мере, тесное сближение) в медвежьем культе в Заволжье скотьего бога Велеса — противника громовержца с Медведем.

В греческой традиции (вне указанной схемы) Медведь являлся культовым животным (наряду с ланью) Артемиды (аркадская Артемида и сама сохраняла черты медведицы). В Аттике жрицы Артемиды во время праздника облачались в медвежьи шкуры и исполняли культовую пляску в честь Артемиде приносили в жертву медведя, а при её храме находился приручённый медведь. Спутница Артемиды нимфа Каллисто была обращена Артемидой (по другой версии — Зевсом) в медведицу, после чего Зевс перенёс её на небо в виде созвездия Большой Медведицы (ср. миф обских угров о матери-медведице, которая, обучив свою дочь, как обращаться с мясом и костями Медведя, ушла по дороге вверх, став созвездием Малой Медведицы, а также старые русские названия Плеяд — «Власожелищи», «Волосыни» при отмеченной выше связи Велеса (Волоса с Медведем). Жители Аркадии считали себя потомками внука медведицы. Именно с дочерью медведицы, ушедшей на небо, связывалось происхождение членов фратрии Пор у обских угров. Медведицей была выкормлена и обучена охоте греческая Аталанта. Медвежьи черты отмечаются у покровительницы швейцарского города Берна Артио, у мужского божества лабрадорских эскимосов Торнгарсоака, почитавшегося в виде белого Медведя. Символическое значение Медведя в разных (в т. ч. и позднейших) мифопоэтических системах связано с силой, смелостью, стойкостью, выносливостью, но также с жестокостью, яростью, леностью. В библейской традиции Медведь соотносится с персидским царством, несущим смерть и разрушение. В Ветхом и Новом завете рисуется образ Медведя — страшного фантастического или даже апокалиптического зверя (Дан. 7, 5; Апок. 13, 2).

Библейские тексты оказали решающее влияние на последующее символическое отождествление Медведя с сатаной. Однако в средневековой традиции Медведь ещё чаще обозначает греховную телесную природу человека. Во многих средневековых и ренессансных изображениях Адама и Евы Медведь, залезший на дерево, символизирует пагубный итог грядущего искушения; распространены и аналогичные по смыслу мотивы скованного Медведя в различных религиозно-морализующих сценах. Мистическая литература (в совокупности с фольклором) подчёркивает «гиперсексуальность» Медведя. Образ Медведя становится атрибутом персонифицированной похоти, а в ряде случаев воплощает идею животного уничтожения влюблённого (превращение любовников в белых Медведей в куртуазной поэме Гийома де Палерно, кон. 12 в.). В животном эпосе, баснях и соответствующей иконографии Медведь нередко служит средством социальной сатиры, в агиографической литературе и иконографии — символом укротившей себя плоти. В эпоху Возрождения получила распространение восходящая к т. н. Иероглифике Гораполлона трактовка легенды о медведице, вылизывающей новорождённого медвежонка и тем самым якобы придающей ему окончательную форму, как символа искусства, которое формирует и гармонизирует косную природу.

В представлении народов Северной Eвропы медведь - олицетворение беспощадной первобытной силы, но у китайцев и североамериканских индейцев он символизирует мужскую силу и отвагу. Дpyгая группа символов связана с периодом зимней спячки мишки. Люди давно подметили, что медведь заранее готовит себе берлогу на зиму, вследствие чего этот зверь стал символом предусмотрительности, знаком луны и эмблемой воскресения после длительной спячки, очень похожей на смерть. Что же касается медведицы, то в ней всегда усматривали воплощение нежной материнской заботливости.

В мифологии отсталых народов Ceвeра обожествление бурого медведя тесно переплетается с его промысловым культом. В мифах нанайцев и ульчей под именем Дуэнте фигyрирует дух-хозяин тайги в образе гигантского медведя, а само происхождение медвежьего рода объясняется браком первоrо медведя с женщиной. Эскимосы Лабрадора в образе белого полярнoгo медведя почитали - Торнгарсоака духа-покровителя морских животных, обитавшего, по их представлениям, на ceверной оконечности Лабрадора. Наиболее забавным божеством выглядит Heнкa Taкоа («медведь полей и столбов») в мифологии чибча-муисков, покровитель живописцев и ткачей и большой поклонник хмельного напитка чичи.

Древние гepманцы и скандинавы cдeлали медведя спутником грозных богов войны, а германский Тор и скандинавский Один могли перевоплощаться в исполинскоrо Бера (медведя). Этим богам и подражали в бою знаменитые воины берсерки «люди-медведи»).. О берсерках в период paннеro Средневековья сложено немало поразительных легенд. Если им верить, берсерк мог оборачиваться медведем и наводить на противников панический страх. Во время сражения берсерки приходили в полное неистовство: с обнаженной грудью они бросались на копья, кycaли щиты и выхватывали у вparoв мечи гoлыми руками. Берсерков опасались даже свои, поскольку божественные бойцы paзили направо и налево, не разбирая, где враг, а где дрyг, поэтому их всегда выпускали в авангарде отряда.

Легенды приписывают берсеркам не только чудовищную силу и безрассудную oтвaгy, но и магические способности. Так, анrлийский берсерк Торорм мог мгновенно сделать тупым любое показанное ему оружие. Сын легендарного викинга Paгнара, названный отцом медвежьим именем Бьерн, получил от своих товарищей по оружию прозвище Железный Бок за чудесную неуязвимость в бою, а его не менее знаменитый тезка, норвежский берсерк Бьерн Бледный, не знал поражений в поединках.

В религии айнов, эвенков, индейцев-алгонкинов, а также манси, хантов, гиляков, ульчей и других народов Сибири, медведь играет роль тотемного животного. К нему относились с боязливым обожанием, признавая в нем божественное, наделенное разумом существо. Людей поражала его громадная физическая сила и способность ходить по-человечески, на двух задних лапах, чьи следы, кстати говоря, очень напоминали следы человека. Это сходство наводило их на мысль о первобытном родстве медведя и человека.

О медведе запрещалось отзываться дурно: сибиряки уверяли, что смертоносные когти священного зверя обязательно настигнут обидчика или хвастуна. Табуировалось даже само имя медведя: о нем следовало говорить с надлежащим почтением и только в третьем лице - он, стaрик, Хозяин и т.д. Несмотря на все эти знаки уважения, охота на медведя не подлежала табу, но люди испытывали cyeвepный страх даже перед убитым медведем, опасаясь мести со стороны его души или духа. Чтобы задобрить и умилостивить их, айны и народы Сибири устраивали ритуальный Медвежий праздник. Для этого праздника заранее ловили в лесу медвежонка и помещали малыша в клетку. Женщины заботливо ухаживали за ним, иногда даже выкармливали его собственной грудью. Когда медвежонок подрастал и превращался в настоящего Meдведя, приходило время праздника, его выпускали из клетки и торжественно водили по всему селению, из дома в дом, после чего привязывали к священному столбу и... расстреливали из луков. Мясо убитого зверя съедали на его собственных поминках, но череп и кости берегли как священные реликвии.

У языческого культа медведя были, разумеется, и свои служители, зачастую рядившиеся в медвежью шкуру. Костюмы из медвежьих шкур носили и девственные жрицы греческой Артемиды, и северо-американские шаманы, и славянские волхвы.

Славяне считали медведя священным животным Велеса, бога-покровителя скота. У них тоже было принято скрывать истинное имя зверя, заменяя его иносказательным «медведь», т.е. «ведающий мeдом», однако оно сохранилось в древнем слове «берлога» «логово бера». На Руси практиковались ритуальные поединки с «лютым зверем» Велеса: победителя приветствовали как героя и божьего избранника, а задраннoгo медведем человека объявляли гpешником, заслужившим подобную участь от боrа.

В христианстве, низвергнувшем все устои языческой религии, медведь стал символом жестокости, мстительности, прожорливости и алчности. Непримиримая борьба христианства с пережитками языческой веры отразилась, в частности, в легенде о возникновении города Ярославля. Согласно древнему преданию, раньше на месте этого города находилось селение Медвежий Угол. За околицей поселения, в густом лесу, скрывалось языческое капище. Волхвы и все люди поклонялись огромному свирепому медведю, жившему при капище, приносили ему человеческие жертвы. Невежественные и грубые язычники Медвежьего Угла не занимались ни земледелием, ни ремеслами, ни другими богоугодными делами, но промышляли разбоем на Волге. Узнав об этом, князь Ярослав Мудрый пришел в великий гнев и снарядил свою дружину, желая уничтожить этот разбойничий вертеп. Князь собственноручно зарубил тамошнего медведя секирой и сурово покарал преступников, однако ему так понравились красивые при волжские просторы, что он повелел основать на этом месте большой православный город, получивший впоследствии его имя. Теперь о тех событиях седой старины напоминает лишь медведь с золотой секирой в гербе Ярославля.

В иконографии медведь иногда составляет кампанию св. Евфимии. Эту христианскую святую травили и львами, и медведями, но свирепые хищники, как передает церковное предание, не посмели причинить праведнице никакого вреда.

В изобразительном искусстве Peнecсанса медведь, как символ прожорливости, является атрибутом персонифицированнoгo Чревоугодия.

В алхимии медведь ассоциируется с первозданным хаосом и первоначальным состоянием вещества, нуждающимся в упорядочении и окультуривании.

В западноевропейской городской геральдике эмблема медведя употребляется только в качестве «говорящей», т.е. без символического значения (в гербах Берна, Берлина и других городов). Классическим изображением медведя в гepманской геральдике считается профильное, причем зверь стоит на задних лапах в повороте вправо, однако допускается и нeполное, поясное изображение (выходящий медведь). Эмблема бурого медведя в европейской геральдике передается только в черном цвете, полярного медведя - в белом. Естественное вооружение геральдическогo медведя (когти, зубы и язык) подчеркивается красным или золотым цветом.

В государственной геральдике эмблема медведя не используется, но в гербе Гренландии с XVII века появилось изображение сидящего на задних лапах белого медведя. В российской геральдике медведь олицетворяет языческие племена, чьим тотемом он когда-то и являлся. Так, в гepбе Ярославля медведь с золотой секирой на плече символизирует финно-угорское племя мерю; в гербе Сыктывкара медведь в берлоге олицетворяет народ коми; в гepбе Туринска выходящий из леса медведь изображает народы ханты и манси. В repбе Перми под эмблемой медведя, стоящеro на четырех лапах с Библией на спине, следует подразумевать крещеных пермяков, а в гербе Новrорода Великоrо два медведя знаменуют нерушимый союз ильменских славян и карел.

Разнообразные «медвежьи» эмблемы украшают гербы мноrих российских дворян. В гербах Гаrариных, Гаrиных, Гундоровых, Куракиных, Ромодановских, Хилковых и Хованских изображен черный медведь, в гербе Полуrорских - коричневый, в гербе Прозоровских ¬ серебряный. Эмблемой черного ярославского Медведя с золотой секирой на плече отмечены гербы Засекиных, Львовых, Совиных, Сонцовых И Шаховских, а в гербе Левшиных изображен медведь с мечом. Российской геральдике знакомы и неполные изображения данной эмблемы. Так, в гербе Cтpoгaновыx мы видим серебряную медвежью голову, а в гербе Meдвeдевых - три медвежьих лапы. В современной эмблематике медведь по-прежнему нередко ассоциируется с Россией, поэтому вовсе не случайным выrлядит использование эмблемы бурого медведя в символике пропрезидентской политической партии «Единая Россия», где она олицетворяет силу и власть. (myfhology.info)

Отрывок из книги "Homo amphibolos. Человек двусмысленный Археология сознания", авторы — С.Агранович, С. Березин

Следы Велесова культа легко обнаруживаются в славянском фольклоре, даже непосредственно в русском. Это и многочисленные сказки, где медведь выступает как тотемный зверь, и ряженье медведем с сопутствующими ему полуритуальными игровыми текстами и действиями. Следы этого культа сохранились и в игрищах с ручным медведем, где его жестово-речевой диалог с поводырем выделял и ритуально-смеховой аспект отношений человеческого коллектива к своему универсальному оплодотворителю и подателю пищи, и древний тотемный статус именно этого зверя.

Ритуальное почитание медведя долго сохранялось даже в быту. Например, еще в конце XIX — начале XX века охотники, убившие медведя, могли довольно выгодно продать кисть его лапы, явно не имевшую никакой хозяйственной ценности. Она высушивалась и прикреплялась над скотным двором, называлась «скотий бог» и должна была способствовать размножению скота и умножению богатства хозяев. По всей вероятности, идиоматическое выражение «иметь мохнатую лапу», что означает «обладать сильным покровителем в верхах общества», возникло из почитания этого древнего мифологического символа. До сих пор существует если не гадание, то воспоминание о гадании, в котором мужчина с кистями рук, покрытыми волосами, осмысливается будущими невестами как потенциальный хороший кормилец, богатый жених, удачливый добытчик.

Среди русских народных сказок сохранились тексты, где отец отправляет свою дочь в лесную избушку, в которую ночью является медведь. Медведь играет с героиней в жмурки, то есть в смерть. Героиня, которой оказывает помощь мышь-медиатор, выигрывает, ей удается выжить, таким образом, она проходит инициацию, и медведь провожает ее во взрослую жизнь, даря сундук с богатым приданым. Конечно, в пересказе этой народной сказки мы допустили некоторую вольность, обнаружив под текстом произведения народного искусства (сказки) признаки древнего мифа, из которого сказка возникла как раз в результате утраты ритуально-мифологических признаков. Конечно же, в сказке девушка попадает в страшную избушку уже не для инициации, а по воле злой и жадной мачехи, а медведь одаривает ее за трудолюбие и доброту. Но следы древнего почитания медведя как тотема, как универсального оплодотворителя и подателя пищи остались даже в сказке.

Любопытно, что еще в конце XIX века во время народных гуляний медвежьи поводыри, наследники древних скоморохов, происхождение которых многими учеными возводится к славянским шаманам-волхвам, после представления с ручным медведем устраивали сеанс лечения, явно восходивший к пришедшим из глубокой древности представлениям и обрядам. Вожатый фиксировал ручного зверя, а люди, страдавшие болями в определенных частях тела, прикасались к голове, лапам, спине животного за определенную плату. Особенно любопытно выглядело лечение от бесплодия. Женщина плясала, а вожатый заставлял медведя двигаться в ритме, напоминающем танец, на безопасном от нее расстоянии. Таким образом, воспроизводилась ритуальная пляска, символизирующая собой сексуальный акт. Женщина буквально оплодотворялась тотемом.

В знаменитой сказке «Медведь на липовой ноге» зафиксировано древнейшее табу на поедание кисти медвежьей лапы: зверь приходит к деду и бабке, чтобы отомстить им не за свою смерть (убивать тотема разрешалось), а за попытку использовать в быту кисть его лапы. Медведь распевает страшную песню об обреченном человеке, нарушившем первобытное охотничье табу и в результате нарушения ритуала безвозвратно уничтожившем зверя: «А все села спят, и деревни спят. Только бабка не спит. Мое мясо варит. На моей коже сидит. Мою шерстку прядет».

В единственном месте на Земле — центральном ресторане г. Саранска — вы можете заказать фирменное блюдо, рецепт которого восходит к архаической кухне древней мордвы. Таким образом, вы безнаказанно нарушите древнейшее табу человечества. Сложная котлета из разных сортов мяса домашних животных имитирует своим внешним видом табуированную пищу — медвежью лапу. Не исключено, что это вкуснейшее блюдо мордовской национальной кухни возникло как кулинарный отзвук умирающего обряда. Так профанное победило сакральное. Но и в самой победе слышится отзвук страха и почтения. Агранович Софья + Березин Сергей | Homo amphibolos. Человек двусмысленный Археология сознания

Отрывок из книги "Мифы, в которых нам жить", автор — Джозеф Кэмпбелл

Первые осязаемые свидетельства мифологического мышления относятся к эпохе неандертальцев, которые жили на земле примерно с 250 по 50 тысячелетие до нашей эры. К числу соответствующих находок относятся, во-первых, могилы с запасами пищи, скарбом для загробной жизни, орудиями труда и принесенными в жертву животными и, во-вторых, ритуальные помещения высоко в горах, где сбереглись окруженные церемониальными знаками черепа пещерных медведей. Захоронения наводят на мысль если не о бессмертии, то по крайней мере о продолжении жизни после смерти, а почти недоступные горные святилища с останками пещерных медведей, безусловно, указывают на культ этих гигантских прямоходящих — и тем схожих на человека — мохнатых чудищ. Медведей до сих пор глубоко почитают охотники и рыболовы европейского и сибирского Дальнего Севера, а также многие племена североамериканских индейцев. Больше того, некоторые из этих народов сохраняют головы и черепа священных зверей — точно так же как делали это пещерные неандертальцы.

Особенно благодарный материал для изучения представляет культ медведя, бытующий у айнов — белой расы, которая пришла в Японию на много веков раньше монголоидов, а теперь заселяет лишь северные острова Хоккайдо и Сахалин (второй сейчас, разумеется, принадлежит России). Любознательные айны придерживались весьма здравого мнения о том, что наш мир намного привлекательнее потустороннего, поэтому обитающие там богоподобные сущности нередко навещают людей. Приходят они в облике животных, но, однажды оказавшись в зверином теле, уже не в силах от него избавиться, то есть вернуться домой, без человеческой помощи. И айны с готовностью оказывают богам содействие: убивают их, снимают и поедают звериные оболочки, тем самым — ритуально — желая освобожденным гостям счастливого пути.

В нашем распоряжении есть целый ряд подробных отчетов об этих обрядах. Удачливые путешественники могут стать их свидетелями и в наши дни. Медведей отлавливают еще детенышами и воспитывают дома, где звери становятся любимцами всей семьи: женщины ласкают их и даже позволяют им резвиться вместе с детьми. Когда медвежонок подрастает и становится опасным, его переводят в клетку, а в четырехлетнем возрасте пленнику уже пора возвращаться домой. Хозяин дома, где жил медведь, заблаговременно готовится к этому событию и объясняет зверю, что грядущий праздник не очень приятен, но он неизбежен и проводится из самых добрых побуждений. «Маленькое божество, — обращаются к сидящему в клетке мишке во вступительной речи, — мы собираемся отправить тебя домой, и если прежде ты не видел этой церемонии, то можешь не сомневаться, что так делают всегда. Мы хотим, чтобы ты вернулся на родину и рассказал своей родне, как хорошо обращались с тобой тут, на Земле. И если тебе понравилось жить среди нас, окажи нам честь и возвращайся, а мы обещаем непременно устроить тебе новую церемонию». Расправляются с медведем быстро и искусно. Снятую шкуру с оставленной головой и лапами закрепляют на распорках так, чтобы медведь казался живым, а затем переходят к пиршеству, главным блюдом которого является медвежатина. К морде убитого зверя подносят вместительный чан с похлебкой из его собственного мяса, чтобы он напоследок подкрепился. Затем богу преподносят прощальные подарки, и он, как предполагается, радостно уходит домой.

Я прежде всего хотел бы привлечь внимание к предложению опять вернуться на Землю, из которого следует, что смерти, по мнению айнов, вообще нет. Та же мысль выражена в последних наставлениях, которые дают айны усопшим на погребальных обрядах. Покойники возвращаются назад обычным, естественным путем — в облике младенцев, а не духов или назойливых привидений. Больше того, поскольку само прекращение жизни айнов ничуть не пугает, самым суровым наказанием за преступления считается у них мучительная смерть под пытками.

Вторая важная мысль, заложенная в этот обычай, заключается в том, что в медведе видят божественного гостя; для того чтобы он мог освободиться и вернуться в свой потусторонний дом, звериную оболочку нужно, как говорят сами айны, «расколоть». Посетителями из иного мира считаются также многие съедобные растения и другие звери, на которых принято охотиться. Айны убеждены, что, убивая и поедая богов, ничуть не вредят им, но, напротив, оказывают большую услугу. Очевидно, что подобные обычаи служат для первобытных охотников и рыболовов определенной психологической защитой от чувства вины и страха мести, поскольку само выживание таких народов целиком зависит от непрестанных безжалостных убийств. Гибнущие звери и истребляемые растения превращаются в добровольных жертв, а их освобожденный дух должен испытывать не злость, а благодарность за то, что временные материальные оболочки были «расколоты» и съедены.

У айнов с острова Кусиро у юго-восточного побережья Хоккайдо есть предание, из которого можно понять причину высочайшего почтения этого народа к медведям. Рассказывают о молодой женщине, которая каждый день отправлялась с ребенком в горы на поиски съестного. Наполнив мешок, она шла к ручью и промывала собранные корешки: снимала младенца со спины и, завернув в свою одежду, оставляла на берегу, а сама заходила в воду нагишом. Однажды, стоя в ручье женщина запела чудесную песню, а выйдя на мелководье, принялась еще и танцевать. Она так увлеклась собственным пением и танцем, что ничего вокруг не замечала и очнулась только от громкого треска; подняв голову, женщина увидела бредущего к ней бога-медведя и в ужасе убежала в чем мать родила. Подходя к оставленному на берегу младенцу, медведь думал: «Мне так нравилась ее песня, что я ступал как можно тише, чтобы не помешать. Увы! Мелодия была такой чарующей, что я забылся и спугнул женщину нечаянным шумом».

Тут ребенок заплакал, и медведь сунул ему в рот свой язык, чтобы накормить и успокоить. Он нежно заботился о младенце несколько Дней, ни на миг не оставлял его, и умудрился спасти ему жизнь. И только углядев вдалеке охотников из ближайшей деревни, медведь вынужден был скрыться. Те подошли к потерянному ребенку, сообразили, что медведь спас его, и с удивлением сказали друг другу: «Он заботился о бедном малыше. Медведь хороший. Это достойный бог, он заслуживает уважения». Охотники погнались за медведем, убили его, принесли тушу в деревню, устроили большой праздник, угостили душу зверя вкусной едой и бражкой, подарили ему много амулетов и честь по чести проводили на родину. Поскольку медведь, главная фигура пантеона айнов, считается богом гор, ряд ученых полагает, что выбор неандертальцев, отправлявших медвежьи культы в высокогорных пещерах, объясняется сходными верованиями. Айны тоже сберегают черепа принесенных в жертву медведей. Больше того, в малодоступных храмах неандертальцев замечены признаки очагов, тогда как айны в ходе своих обрядов приглашают богиню огня Фудзи разделить с убитым медведем угощение из его собственного мяса. Считалось, что эти двое, божества огня и гор, беседуют друг с другом, пока хозяева праздника, айны, потчуют их яствами и ночь напролет развлекают пением. Разумеется, мы не можем быть твердо уверены, что у живших двести тысяч лет назад неандертальцев были такие же представления. Некоторые авторитетные ученые сомневаются, вправе ли мы вообще сопоставлять доисторические находки с обычаями современных примитивных народов, но в данном примере сходство и вправду удивительное (подмечено даже, что и в каменном веке, и сейчас у отделенных медвежьих черепов чаще всего оставлены два шейных позвонка). Так или иначе, мы без особых сомнений можем утверждать, что для неандертальцев и айнов медведь — культовое животное, чья сила после смерти целиком сохраняется в черепе, а соответствующие ритуалы призваны обратить эту силу во благо человеческому сообществу; кроме того, с обрядами каким-то образом связана сила огня. Кэмпбелл Джозеф | Мифы, в которых нам жить

Пословицы и поговорки

А кто слыхал, чтоб медведь летал?
Бежал от волка, попал на медведя.
Бежал от медведей - угодил к волкам.
Беру ягодку, черную смородинку, батюшке в стаканчик, матушке в рукавчик, серому медведю меду на лопатку; усь, медведь, побегай за мною.
Богатый силен, что медведь.
Большой медведь сильнее кричит.
Бывает - медведь летает, только не в гору, а под гору.
Бык с медведем тягались, голова да хвост его остались.
В берлоге медведя желудь не останется.
В лесу и медведь архимандрит.
В лесу медведь, а в дому мачеха.
В своей берлоге медведь - богатырь.
Видишь голову медведя - не ищи его след.
Виноват медведь, что корову съел, а не права и корова, что за поле ходила.
Волк и медведь не умываючись здоровы живут.
Где медведь, там и шкура.
Голодный медведь не пляшет.
Гоняется, как медведь за воробьями.
Для умного и медведь пляшет.
Два медведя в одной берлоге не уживутся.
Дело не медведь, в лес не уйдет.
Друг тебе тот, кого ты любишь, пусть даже он похож на медведя.
Душа родителей - в детях, а сердце ребят - в медведях.
Еж и медведя из берлоги выживет.
Ешь, медведь, попа и барина, оба не надобны.
Ешь медведь татарина - оба ненадобны.
Женится медведь на корове, рак на лягушке.
Живет медведь и в лесу, коли его не зовут в поле.
Из дому гонит мачеха, а из лесу медведь.
И космато, да не медведь.
И медведь из запасу лапу сосет.
И медведь костоправ, да самоучка.
И медведь медвежонка ласкает: "Мой беленький" и ежиха ежонка ласкает: "Мой мягонький".
И медведь от битья станет муллой.
И медведь ревет, и корова ревет: сам черт не разберет кто кого дерет.
И медведь теленком бывает.
И медведя бьют, да учат.
И медведя люди учат.
И медведя плясать учат.
Иной правит, как медведь дуги гнет.
И по заячьему следу доходят до медведя.
Как байбак, как медведь в берлоге.
Как медведь в лесу дуги гнет.
Кобыла с медведем тягалась, да один хвост да грива остались.
Когда волк будет овцой, медведь стадоводником, свинья огородником.
Кого медведь драл, тот и пня боится.
Корова ревет, медведь ревет; а кто кого дерет, сам черт не разберет.
Кошка лапкой, а медведь пяткой.
Кошку не сделаешь медведем.
Куделя не медведь, так можно на нее и завтра поглядеть.
Лес есть - медведь есть, деревня есть - злой человек есть.
Лих медведь, да своих детей не ест.
Ловит, как медведь перепелку.
Медведи - плохие соседи.
Медведи у волка не гости.
Медведь быка дерет: и тот ревет, и тот ревет - кто кого дерет, сам черт не разберет.
Медведь в лесу - что боярин в городу.
Медведь в лесу, а шкура продана.
Медведь в лесу, так и шкура в лесу.
Медведь в одну сторону, а медвежата - в другую.
Медведь всю зиму лапу сосет.
Медведь грозился, да в яму свалился.
Медведь дожидает того, как бы содрать кожу с кого.
Медведь дуги гнул, да запрягать не во что.
Медведь думец.
Медведь корове не брат.
Медведь корову дерет, а сам же и ревет.
Медведь кусает того, кто его вырастил.
Медведь лег - игра стала.
Медведь на лес обиделся, а лес и знать не знает.
Медведь на лес сердился, а лес того и не ведал.
Медведь не тянет, так водильщику не лопнуть стать.
Медведь не умывается, да все его боятся.
Медведь неуклюж, да дюж.
Медведь неуклюж, но стоит сто рублей, заяц быстр, но цена ему три копейки.
Медведь обиделся на лес, а лес о том не знает.
Медведь одну лапу сосет, да всю зиму сыт живет.
Медведь пляшет, а поводырь деньги берет.
Медведь пляшет, а цыган деньги берет.
Медведь по корове съедает, да голоден бывает; а кура по зерну клюет, да сыта живет.
Медведь силен, да люди его ловят.
Медведь силен, да на цепи водят.
Медведь собаке не угодник, свинья в саду не огородник и волк овечкам не пастух; плохой судья, кто туп иль глух.
Медведь-то новый, да поводильщик-то старый.
Медведя боялся - на волка нарвался, врага испугался смерти дождался.
Медведя бояться - от белки бежать.
Медведя бояться, так ягод не видать.
Медведя все знают, медведь никого не знает.
Медведя побороть.
Медведя поймал! - Веди сюда! - Да нейдет! - Так сам иди! - Да не пускает!
Медведя убить, да шкуры не испортить.
Медведя узнают по лапам, а лису — по хвосту.
Медвежий глаз в избе.
Медвежья пляска не очень баска.
На медведя глядели - пряжа космата.
На море овин горит, по небу медведь летит.
Не дал Бог медведю волчьей смелости, а волку медвежьей силы.
Не лезь в один мешок с медведем.
Не могут два медведя в одной берлоге жить.
Не он, оказывается, медведя поймал, а медведь его.
Не охоч медведь плясать, да губу теребят.
Не поймав медведя, шкуры не продают.
Не прав медведь, что козу задрал; не права коза, что в уйму ушла.
Не прав медведь, что корову съел; не права и корова, что в лес зашла.
Не привязан медведь - не пляшет.
Не собина медведь, не помеха мушкет, не добыча довод.
Не собина медведь, не потеха пищаль, не разжива донос.
Несподручно бабе с медведем бороться; того и гляди, юбка раздерется.
Не та земля дорога, где медведь живет; а та, где курица скребет.
Не убив медведя, кожу не продают.
Не убив медведя, шкуры не делят.
Не хочет медведь плясать, да губу дерут.
Ни один медведь своей шкуры на чужую не променяет.
Hу ладно мне медведь на ухо наступил... а с тобой он, похоже, переспал.
Оборотнем медведь, волк пастухом, а свинья огородником не бывают.
Оружие у медведя всегда при себе.
Осла знать по ушам, медведя по когтям, а дурака по речам.
От волка ушел - на медведя напал.
От медведя спасся, да в колодец попал.
От ударов палки и медведь станет муллой.
От черта крестом, от медведя пестом, а от дурака - ничем.
После смерти у человека остается имя, а у медведя шкура.
Пошел теленок медведя пугать.
Пошла было баба в лес за грибами, да встречу ей медведь с зубами.
Правит, как медведь в лесу дуги гнет (прибавка: гнет - не парит, а переломит - не тужит).
Приходится бояться, без боязни медведь съест.
«Пусть медведь с волком дерутся, а кувшин масла я съем», — сказала лисица.
Пчела медведю медом дань платит.
Разве приводят медведя в собственный виноградник.
Работа не медведь, в лес не уйдёт.
Семи зятьев и мышь не боится, а двух братьев и медведь боится.
Силен медведь, а дуги не согнет.
Силен медведь, да в болоте лежит.
Силен медведь, да ведь и его ловят.
Силен медведь, да на его шкуре спят.
Сколько у охотника хитрости, столько медведь знает дорог.
Следы медведя не потеряешь.
С медведем дружись, а за топор держись.
Спросонья блоха медведем кажется.
Счастлив медведь, что не попался стрелку; и стрелок счастлив, что не попался медведю.
Товар не медведь, всех денег не съест.
Тот же медведь, да в другой шерсти.
У медведя и охотника разные намерения.
Умер медведь - и пляска стала.
Хозяин в дому, что медведь в бору; хозяюшка в дому, что оладышек в меду.
Хорошо медведя в окно дразнить.
Худа корова, что за осек зашла, а плох и медведь, что не съел.
Человек, пуганый медведем, черного пня боится.
Что значит, медведь через колоду скачет? - Значит, либо пень невысок, либо медведь сердит.
Чужой праздник, как воробей, собственный праздник, как медведь.
Шкура продана, а медведь в лесу.

Песни

Amberian Dawn - Sons of Seven Stars

Charles Trenet - La Chanson De L’ours

Детские песни - Когда мои друзья со мной

Михаил Боярский - Большая медведица

Песни из кинофильмов - Песенка про медведей

Медведь
(Сергей Козлов)

Съёжился снег,
Посерел, ноздреватый,
Громче вороны кричат.
Ноги укутаны
Старою ватой —
Ёлки в овраге торчат.

Встал из берлоги
Медведь, растревожен
Запахом
Близкой весны.
Вышел на берег,
Угрюм и взъерошен,
Сел на припёк у сосны.

Всё позади —
И мороз, и ненастье,
Жуткие зимние сны.
Снова весна
Распахнула объятья,
Дремлет медведь у сосны.

Фомка
(Самуил Маршак)

Перед бассейном в зоопарке -
Медвежьи мокрые следы -
С тяжелым плеском в полдень жаркий
Медведь выходит из воды.

Еще в костях он очень тонок,
Еще и ростом невелик.
Он не медведь, а медвежонок,
Но белоснежен, как старик.

Легко узнать по белой шкуре
Бродягу ледяных полей.
Слыхал он посвист зимней бури
На дальней родине своей.

Встречался с вьюгой и поземкой,
Ночуя с матерью на льду.
Теперь его прозвали Фомкой
И жить заставили в саду.

Он здесь ночует не на льдине,
А на асфальтовой горе.
Его тревожит крик павлиний,
Рычанье тигра на заре.

Он ищет днем прохладной тени
И, не найдя ее нигде,
Томясь от скуки и от лени,
Беззвучно шлепает к воде.

Рычит на сторожа негромко...
Но не рычи, - придет зима,
Вернутся вьюга и поземка -
И будешь ты уже не Фомка,
А матерОй медведь Фома!

Медведь и прекрасная дева
(Джордж Мартин*)

Жил‑был медведь, косолапый и бурый.
Страшный, большой и с мохнатою шкурой.
Однажды на ярмарку двинулся люд,
Подался весь люд и медведя зовут.
Прохожим, проезжим – всем любо глядеть,
Как пляшут три парня, козел и медведь.
Вертелись, крутились, плясали, скакали,
И дорогу на ярмарку так скоротали.
Прекрасная дева навстречу идет,
И пышные кудри ее словно мед.
Тут носом задергал красавец наш бурый,
Страшный, большой и с мохнатою шкурой.
Ах, бедная дева, увы ей и ах!
Учуял он мед у нее в волосах.
Пристало ли деве подолом вертеть?
Не стану плясать я с тобою, медведь!
Схватил он ее и давай вертеть.
Медведь, медведь, косолапый медведь,
Мне грезился рыцарь, а ты косматый,
Бурый, и страшный, и косолапый.
Она и брыкалась, она и визжала,
Но все ж от медведя не убежала.
Плясал с нею бурый весь день напролет.
И с пышных кудрей ее слизывал мед.
Кричит она: милый ты мой, косматый,
Мой расчудесный медведь косолапый!
На парочку эту всем любо глядеть:
Прекрасная дева и бурый медведь!

Жар-птица (отрывок)
(Николай Языков)

А ты как знаешь, что такое мед?

Признаться, понаслышке. У меня
Был некогда приятель задушевный,
Медведь, Кузьма Иваныч, мой земляк;
Окончив курс учения в Сморгонской
Гимназии, он вышел из нее
И странствовал с поводырем и много
Земель различных видел, потешая
Людскую праздность пляскою своей;
Потом в леса родные возвратился,
Сорвавшись с цепи: так он говорил.
Он возвратился, правда, стариком,
Измученным, беззубым; но зато
Преопытным и мудрым, как Уллис.
Так от него-то много я узнал
О меде и о свете вообще.

Песнь о Гайавате (отрывок)
(Генри Лонгфелло)

«Слава, слава, Мэджекивис!» -
Старцы, воины кричали
В день, когда он возвратился
И принес Священный Вампум
Из далеких стран Вабассо -
Царства кролика седого,
Царства Северного Ветра.
У Великого Медведя
Он украл Священный Вампум,
С толстой шеи Мише-Моквы,
Пред которым трепетали
Все народы, снял он Вампум
В час, когда на горных высях
Спал медведь, тяжелый, грузный,
Как утес, обросший мохом,
Серым мохом в бурых пятнах.
Тихо он к нему подкрался,
Так подкрался осторожно,
Что его почти касались
Когти красные медведя,
А горячее дыханье
Обдавало жаром руки.
Осторожно снял он Вампум
По ушам, по длинной морде
Исполина Мише-Моквы;
Ничего не услыхали
Уши круглые медведя,
Ничего не разглядели
Глазки сонные — и только
Из ноздрей его дыханье
Обдавало жаром руки.
Кончив, палицей взмахнул он,
Крикнул громко и протяжно
И ударил Мише-Мокву
В середину лба с размаху,
Между глаз ударил прямо!
Словно громом оглушенный,
Приподнялся Мише-Моква,
Но едва вперед подался,
Затряслись его колени,
И со стоном, как старуха,
Сел на землю Мише-Моква.
А могучий Мэджекнвис
Перед ним стоял без страха,
Над врагом смеялся громко,
Говорил с пренебреженьем:
"О медведь! Ты — Шогодайя!
Всюду хвастался ты силой,
А как баба, как старуха,
Застонал, завыл от боли.
Трус! Давно уже друг с другом
Племена враждуют наши,
Но теперь ты убедился,
Кто бесстрашней и сильнее.
Уходите прочь с дороги,
Прячьтесь в горы, в лес скрывайтесь!
Если б ты меня осилил,
Я б не крикнул, умирая,
Ты же хнычешь предо мною
И свое позоришь племя,
Как трусливая старуха,
Как презренный Шогодайя".
Кончив, палицей взмахнул он,
Вновь ударил Мише-Мокву
В середину лба с размаху,
И, как лед под рыболовом,
Треснул череп под ударом.
Так убит был Мише-Моква,
Так погиб Медведь Великий,
Страх и ужас всех народов.